Иду над океаном - Страница 80

— Нет, позвольте мне остаться, — сказала она так, что — «позвольте» не звучало просьбой.

— Хорошо, — сказал он. — Зайдем к нему?

Она кивнула. И они пошли вдвоем. В палате возле Коли уже были анестезиолог и старшая сестра. Мальчик, вымытый и радостный, лежал на функциональной кровати, и глаза его светились. Меньшенин подошел вплотную к кровати и нагнулся над ним.

— Я пришел еще раз поглядеть на тебя, Николай, Через несколько минут мы начнем.

— А я жду, жду… Я уже думал, что вы не захотели меня оперировать.

Этот ребенок говорил до того по-взрослому, с такой задумчивой грустью, что у Марии Сергеевны по Спине прошел мороз.

— Нет, Николай, не расхотели. Вот с ней. С Марией Сергеевной мы тебя будем оперировать. И ты не бойся.

— Я не боюсь. Я жду…

— Ну и молодец.

Меньшенин сам смерил ему давление. Вновь перелистал историю болезни, она лежала тут же, на тумбочке. Глаза его на секунду замерли на листочках анализов. Только на секунду, но и этого было достаточно, чтобы Мария Сергеевна поняла: положение Коли грозное.

— Доктор, пусть мне укол не делают. Я хочу все видеть. Пусть везут так — без укола. А укол пусть сделают уже там.

Он знал и это, знал вводный наркоз!

Меньшенин помолчал. Потом сказал:

— Хорошо.

— Вы со мной пойдете?

— Нет. Нам надо приготовиться, Николай. И посмотреть, все ли в порядке. Мы встретимся там. Тебе же не будут делать укола, и мы с тобой еще увидимся. Счастливо. Не бойся, Николай. Ты не сомневайся, я хороший хирург.

— Самый хороший?

— Для твоей болячки — самый.

— А она?

— Ты не должен много говорить, Коля. Она тоже хороший хирург. Будь уверен.

— Да я не о том. Просто интересно.

— Молчи. А то я буду жалеть, что заговорил с тобой.

Мальчик молча улыбнулся и закрыл глаза.

Операция началась в десять часов тридцать минут утра.

Коля спал. За него дышал аппарат: методично и с шорохом. Все были на своих местах, и операционная сестра стояла перед своим столиком, слева от больного. Привычная обстановка операционной успокоила Марию Сергеевну. Первые мгновения она еще чувствовала на руках резиновые перчатки, но потом привыкла и к этому.

Меньшенин шел к сердцу своим особым путем, через плевральные полости.

Через несколько минут, когда уже был сделан разрез, наложены лигатуры на кровеносные сосуды, когда Меньшенин надсек межреберные мышцы, а потом вскрыл левую плевральную полость, Мария Сергеевна перестала ощущать неловкость от того, что работает не в своей операционной. Бригада, несмотря на то, что работала впервые в этом составе, работала слаженно.

Никому Меньшенин не говорил, какой оказалась для него предыдущая ночь. Будь он дома, он заранее распорядился бы подготовить ему труп с явлениями перикардита — и прошел бы всю операцию — от начала до конца. Здесь он не мог этого позволить себе. И только сейчас он понял весь глубокий смысл слов Скворцова. Понял, но не принял.

Анестезиолог вел наркоз так, как, может быть, можно вести самолет — на самом пределе, не глубже и не легче, чем было необходимо и чем было возможно. Он шел точно над бездной, чуть больше — и уже назад пути не будет, чуть меньше — шок, здесь, прямо на столе. В операционной стояла тишина почти непроницаемая, и она была особенно ощутимой оттого, что ритмично работал дыхательный аппарат да изредка падал на кафель инструмент.

Меньшенин ни словом не обмолвился со своим анестезиологом, ни разу не спросил про кровь — всем этим занимался сам Торпичев. Но то, как он это делал, и главное, что он делал все это вовремя, как раз и говорило о том, что между ними существовало какое-то почти невероятное понимание. «Может быть, это доверие», — подумала мельком Мария Сергеевна, но она тотчас перестала думать об этом. Меньшенин открыл сердце. Закованное в панцирь, оно едва-едва качало кровь, и даже на глаз было заметно, как плохо оно сокращается. И стоило Меньшенину сделать первый надрез перикарда, как разрез начал расходиться. Марии Сергеевне еще не приходилось такого видеть, и она вся внутренне сжалась: показалось, что сейчас произойдет катастрофа. Но ничего не случилось — только начало падать артериальное давление. И только тут она услышала голос анестезиолога — ровный и сухой, точно лишенный жизни. Этот человек не понизил тона, не дал своему голосу выразить даже встревоженности, он просто, как, наверно, всегда, проговорил: «Давление…»

— Сколько? — спросил Меньшенин.

Анестезиолог ответил и начал готовиться к внутриартериальному переливанию крови.

Местами перикард уже обызвестковался. Мария Сергеевна чувствовала под пальцами сквозь перчатки крупинки кальция.

Операция продолжалась уже больше часа. Руки Меньшенина лежали по краям раны недвижно, и сам он стоял выпрямившись и глядел прямо перед собой — ждал. И Мария Сергеевна посмотрела ему в лицо. Собственно, лицо его было закрыто маской и оставались одни глаза. И она сейчас не заметила, что они у него маленькие и сидят глубоко под бровями. Он думал, и глаза его показались Марии Сергеевне огромными, словно они занимали все лицо. Это продолжалось минуту, полторы. И все это время Меньшенин стоял, не меняя позы…

Он убрал перикард до самого устья полых вен, иссек спайки аорты и легочной артерии. Казалось, руки его, толстые, красные даже сквозь перчатки, не движутся, а они двигались — одни пальцы и крохотный, похожий на перышко, скальпель.

И снова прошел час. И снова была остановка — падало артериальное давление. Одно время грозно нарастал шок, и с ним справились. Чего это стоило Меньшенину — можно было видеть: желтый от частых стерилизаций халат на груди промок от пота, крупные капли нависли на бровях, ползли по переносице…