Иду над океаном - Страница 82

— Ирочка, почему ты не играешь с нею? Ты не бойся. Получу деньги — мы купим другую, даже лучше этой.

— А я играю.

— Ну как же ты играешь — ты ее даже в руки не берешь!

И вдруг Ирочка сказала такое, что у Ольги сердце замерло.

— Я так играю, нельзя же ее тискать — она же как живая! Я смотрю на нее и играю.

Ольга присела на корточки перед девочкой, повернула ее к себе за крохотные плечики и пристально посмотрела в ее мудрые большие глаза.

— Милая ты моя, милая, — прошептала она. — Ты совсем-совсем большая. Давай с тобой дружить.

— Значит, ты мне уже не будешь читать?

— Почему же?!

Разговаривать с Ирочкой было выше Ольгиных сил. Она разволновалась и с трудом сдержала слезы.

Она ничего не говорила Людмиле про то, что пережила в эти минуты. С Ирочкой она подружилась всерьез. И на работе вспоминала о ней, и душу заливало горячее нежное волнение.

Однажды Ольга уже ложилась, Ирочка спала, Людмила, с мокрыми еще после ванны волосами, садилась заниматься. И в комнате горела только настольная лампа. Людмила неожиданно, между делом, сказала:

— Ты что-то с Иркой больно по-взрослому…

— Она у тебя и есть взрослая, ты что, сама не знаешь?

Людмила повернулась на стуле:

— Знаешь, Оля, я сама удивляюсь, отчего она такая. У меня душа болит. А я ничего сделать не могу — и руки не доходят, и не знаю, что нужно, чтобы она стала настоящим ребенком. Ужас какой-то, безотцовщина, отсюда и все качества.

— Не говори так. Просто у нее такой характер. Ты ее не обижай.

— Да она спит же!

— Не в том дело, — сказала Ольга. — Ты не обижай ее — не говори так.

Что-то толкнуло Людмилу. Она поднялась со своего места, подошла к Ольгиной постели и села на край кровати.

— Я тебе не мешаю? — спросила немного погодя Ольга.

— Как это так?

— Ну — жить, я не мешаю тебе жить?

— Что бы я делала без тебя, дуреха ты!

— Правда, не мешаю?

— Вот я скоро закончу институт, начну работать. Минин меня возьмет, наверно. Я чувствую: он ко мне хорошо относится, — заговорила Людмила. — Буду я работать, а ты, милочка, учиться станешь… Обязательно — учиться.

— Ну, а к нему ты не поедешь?

— Знаешь, — не сразу отозвалась Людмила. Она сидела, касаясь горячим после ванны телом Ольгиных ног, и лица ее в полумраке не было видно. — Нет его и никогда не было. Я очень хотела ребенка. Как почувствовала в себе это…

— Что?

По голосу Ольга поняла: Людмила улыбается.

— Ты еще не знаешь — ну, женщина во мне зашевелилась… Подожди — и ты почувствуешь это. Я как только поняла, что во мне женщина зашевелилась, так и захотела ребенка. Ночами мечтала. Закрою глаза — и вижу. Ты знаешь — по внешности я такую доченьку и видела. Только по характеру, думала, другая она будет. И потом мы всем курсом на путину — в Охотск поехали. Вот там…

— Кто он?

— Он?.. Он хороший парень, шофер он. На комбинат нас вез. Ты не думай. Он ни при чем… Я сама выбрала. Тогда снега выпали — необыкновенные. Так сами рыбаки говорили. Потом шторм припер льды. Работать в море нельзя. Сидим. Я нет-нет да и найду шофера своего. То с женой его видала — в кино он ходил. То с парнями у катеров возится. Высокий, сильный. Ты знаешь, какие мужчины бывают? Вроде и силы в нем нет — руки тонковаты, плечи не те, а поглядишь эти руки-то, они из стали витые, а плечи — хоть воду вози. Он еще в свитере ходил. Жена его улетела к матери, а тут свадьба — наш студент на студентке женится. Для экзотики прямо на путине. Позвали мы всех, кого знали из местных. Ну, а я его. А потом утром он спрашивает:

— Что же мне с тобой теперь делать? Жениться я не могу на тебе. Жена у меня есть. И сынок у меня маленький.

— Ничего не надо делать со мной в этом смысле, я тебя не в мужья ловила.

— Баб у нас не принято обижать. Ни своих, ни чужих.

— Да брось ты, — отвечаю. — Это вы, мужики, думаете, что вы нас выбираете — дудки. Мы, мы вас выбираем. Вот я тебя и выбрала.

Он рассердился, встал.

— Такими делами не шутят, за кого же ты меня принимаешь?!

— И он ушел? — тихо спросила Ольга.

Людка снова улыбнулась в сумраке.

— Нет, не ушел, метался, метался. Сел ко мне.

— Ну, девка, не дай бог самой тебе убедиться, что дети — это не шуточки.

А потом путина началась, он в море на катере ушел, Я его несколько раз видела издали, он на катере или на кунгасе рыбу разгружает, а я носилками таскаю. Поглядит он, видимо, стал думать обо мне. Последний раз мы виделись перед отлетом. Он пьяный напился. И жена приехала. Пришел он к бараку, где мы жили, вызвал меня. «Что ты наделала, проклятая, — говорит. — Я с женой жить не могу». — «А ты живи — у тебя сын есть, а у меня ничего, может, и не будет». Пожалела я его, не сказала, что беременна уже была.

— И вот, милая Оленька, — продолжала Людмила, — я все больше о нем думаю. Ирочка — вся в него. Я смотрю на нее, а его вижу. Вот, — Людмилин голос зазвучал мечтательно. — Первым делом, как диплом получу, — слетаю. Он там, наверно. Он оттуда никуда не денется — любит Север, море любит.

Многое из того, что Людмила рассказала сейчас, Ольге было трудно слушать. Но она поймала себя на том, что, слушая, она представляла себе того шофера Куликом. И когда говорила Людмила о том, что у мужчин бывает сила и в тонких руках, то Ольга подумала о Кулике. «А ведь пошла бы я с ним на танцы, — подумала она, вспоминая его бледное, злое от боли лицо во время перевязки, и глаза — синие до черноты, тоже от боли. — А он терпел и острил. Острил же!»

Утром Минин — он приходил всегда раньше всех и, когда они появлялись на своем этаже, уже успевал вместе с дежурной старшей сестрой сделать несколько перевязок, побывать в реанимационной палате, прокурить всю ординаторскую и проветрить ее, — отозвал ее в сторону и сказал: